Михайлович Дмитрий Моисеевич (2.08.1959 — 2.05.2020) - историк, писатель.

Родился в городе Глубокое Витебской области. Тогда это была Белорусская ССР, а ныне – территория независимой Белоруссии. Отец, Моисей Львович Михайлович, – белорус, инженер, рано умерший; мать, Ольга Васильевна Замыцкая – русская, литературный критик, историк литературы. После смерти супруга она переехала к родне в Москву. Это произошло в 1963 году, сыну тогда едва исполнилось четыре года.

В литературе о Михайловиче порой встречается иная дата его рождения, а именно 1961 год. Это не ошибка, это сознательная мистификация: он был по характеру своему ироничным мистификатором. Желая снискать благорасположение дамы, которая писала предисловие к его сборнику «Вольные историософские этюды», историк назвал дату рождения, омолаживающую его на два года. В послесловии к первой своей монографии он сказал: «Я, как и очень значительная часть моего поколения, втайне мечтал о монашестве», – хотя мечтал Дмитрий Моисеевич о счастливом браке, семье, детях; и, пока не нашел себе супругу по сердцу, делился с нами, своими учениками и товарищами, планами, мечтами, упованиями в этой сфере. Наконец, в эссе «Резерв человечества: краткая реплика в защиту доводов А.Г. Дугина» (1998) он даже назвал себя «крещеным евреем», хотя евреем никогда не был.

«Библейские» имена самого Д.М. Михайловича, так и его предков, объясняются их принадлежностью к старообрядческой общине поморского беспоповского толка, где любили для крещения младенца брать из святцев пышную старину. Прадед историка Федор Ильич и дед его Лев Федорович состояли в этой общине прочно, держались своего согласия бескомпромиссно, а вот отец Моисей Львович, разочаровавшись, еще молодым человеком перешел в единоверие. Сам Д.М. Михайлович был воспитан матерью в единоверии, но, достигнув тридцатилетнего возраста, сознательно покинул единоверие, перейдя в общеупотребительный обряд патриаршей церкви. Никогда об этом не вспоминал с сомнением и, насколько я помню, говаривал, что не жалеет о сделанном выборе, считает его правильным.

В 1976 году он окончил среднюю школу, подал документы на исторический факультет МГУ, но не поступил, баллов не хватило. Что ж, отслужил три года на флоте (на Черном море) и уже со второй попытки все-таки попал в вуз: поступил на исторический факультет[23] Московского областного педагогического института имени Н.К. Крупской (1979).

Михайлович был в восторге от того, что у МОПИ глубокие корни в дореволюционной культуре. Он любил ходить по коридорам бывшей усадьбы А.Н. Демидова на улице Радио (главное здание МОПИ) и впоследствии иронизировал не без гордости: «Я учился в Елизаветинском институте имени императрицы Надежды Константиновны» (до революции МОПИ именовался Елизаветинским институтом). Правда, исторический факультет располагался по другому адресу – улица Энгельса, дом 21а, и это была скромная постройка советского времени. Зато окрестности, насыщенные дореволюционной архитектурой, располагали к прогулкам, поэтическим экзерсисам и. лазанию по чердакам в поисках предметов старины.

На мое ехидное замечание «МОПИ – не МГУ, труба пониже и дым пожиже» он совершенно серьезно ответил как патриот alma mater: «У нас все же преподавал Манфред. Само имя его драгоценно». А.З. Манфреда он не застал, к концу 70-х тот уже давно не работал в МОПИ. Но Михайлович гордился тем, что вуз «освящен» его преподаванием, и зачитывался манфредовским «Наполеоном». Из преподавателей, лекции которых ему действительно пришлось посещать, Дмитрий Моисеевич тепло отзывался о медиевисте Николае Филипповиче Колесницком.

Защитив дипломную работу в 1984-м, он получил приглашение в аспирантуру. но, к величайшему удивлению научного руководителя, отказался и от аспирантуры, и даже – принципиально! – от самой идеи получить степень кандидата исторических наук. По тем временам решение чрезвычайно необычное. Не имея ученой степени, даже очень хороший специалист до предела сокращает для себя возможность «продвижения» в своей специальности. Высоких должностей без степени крайне трудно добиться и в академической науке, и в вузах. С советских времен до сегодняшнего дня в этом смысле ничего не изменилось.

Михайлович имел полнейшую уверенность, что историк может реализоваться и вне рамок официальной науки. Казалось бы, сомнительное рассуждение. Но судьбой своей он подтвердил это мнение. Шесть книг, два десятка больших статей и эссе, множество малых публикаций, а также целая плеяда учеников свидетельствуют в пользу его правоты.

Долгие годы Дмитрий Моисеевич работал как научный консультант, затем редактор и, наконец, как начальник отдела исторической литературы издательства «Восток». Там, кстати, вышло несколько его трудов и, в частности, в одном из серийных сборников «Русская культура» – первая серьезная статья «Византийская география в представлениях средневековых русских книжников» (по дате – 1989, а по факту выхода 1988 год). И первую монографию Дмитрия Моисеевича выпустит тот же издатель. Так что у историка были основания почти полтора десятилетия держаться за эту работу. И только в возрасте сорока лет он занялся преподаванием истории (о чем ниже будет рассказано подробно).

В конце 1980-х и на протяжении всего последующего десятилетия с хорошим заходом в нулевые Михайловича постоянно приглашали читать публичные лекции. В то время публичные лекции были в чести, а Дмитрий Моисеевич, с его хорошо поставленной, артистической манерой подачи материала, оригинальным стилем мышления и громадным багажом знаний считался в 90-х своего рода московской знаменитостью. Позднее работать подобным образом ему стало сложнее: зимой 2004 года он сорвал связки, а потом пережил тяжелый грипп с осложнениями, так что работать с большой аудиторией в полную силу уже не мог – садился голос, притом надо было еще беречь его для преподавательской деятельности.

В 1990-х (не помню точно, какой это год, поскольку сам стал членом организации довольно поздно, кажется, в 1995-м или 1996-м) Д.М. Михайлович основал клуб под названием Общество любителей философии истории. По его собственным словам, ОЛФИ родилось в 1986-м, но, кажется, тогда оно состояло из трех-четырех человек и расцвело по-настоящему лет через шесть после рождения своего, это, думаю, и был момент его истинного учреждения.

На клубе кто-то из корифеев делал доклады на полемические темы русской, античной или византийской истории, их подвергали неформальному, можно даже сказать, жаркому обсуждению. Обсуждались там и книги, ставшие событиями культурной жизни того времени. ОЛФИ работало под девизом: научная строгость, политическая вольность. И эта «вольность» шла вразрез с либеральным вектором общественного развития того времени. Клубные дискуссии велись в духе русском, христианском, государственническом (с оттенком монархизма и византизма). Казенщину ельцинской России там в грош не ставили, как, впрочем, и «ценности Октября». В чести был, скорее, своего рода «белый активизм», то есть признание того, что революция 1917 года была и грандиозной ошибкой, и грандиозной трагедией, а Российская империя имела многообещающую историческую перспективу, прерванную грандиозной гекатомбой двух войн – мировой и гражданской. В разгар деятельности ОЛФИ (1998) Дмитрий Моисеевич сделал доклад о К.П. Победоносцеве, где назвал его гениальным аналитиком и провидцем, которого не сумели понять современники. Впоследствии на основе доклада он написал статью «Великая правда исторического развития». Она вошла в сборник «Вольные историософские этюды». Среди прочего Дмитрий Моисеевич сказал там: «Победоносцев разобрал все основные составляющие „демократического" устройства государства и доказал: это все то же правление незначительного меньшинства, как и любой другой государственный режим, только еще более хаотичный, еще более ориентированный на удовлетворение „личного честолюбия и тщеславия и личных интересов представителей"». Сам Михайлович идеалы будущего видел в обновлении эталонов прошлого, притом не только времен императорской России, но и, даже в большей степени, Московского царства допетровского периода.

Клуб собирался сначала в редакции издательства «Восток», затем в подмосковном доме Дмитрия Моисеевича близ железнодорожной станции белорусского направления Баковка.

Семинары ОЛФИ в разное время посещали: А.В. Каманина (крупный публицист), С.Ю. Иванов (впоследствии достигший профессуры), Д.М. Володихин (также университетский профессор), Н.В. Иртенина (тогда еще совсем юная, еще не корифей православной исторической романистики, как сейчас), поэтесса Марина Геттиген, Е.Д. Крестинина (довольно известный литературный критик и публицист, впоследствии супруга Дмитрия Моисеевича), А.Д. Крамаренко (поэт, ныне живет во Владимире), ваш покорный слуга, а также еще десятка два молодых историков и литераторов. Михайловича с его семинарами очень хорошо знал и постоянно с ним полемизировал знаменитый Константин Крылов, ныне покойный. В свою очередь, Дмитрий Моисеевич не раз публиковался у него на сайте traditio.ru, а затем в газете «Консерватор», но под псевдонимом, на раскрытие которого разрешения мной не получено. По журналам, газетам, сайтам вообще разбросано немало статей Дмитрия Моисеевича, под псевдонимами и под его собственным именем; собрать их сейчас затруднительно, поскольку автор относился к идее составления автобиблиографии иронически. Точно известно лишь о нескольких публикациях в «Книжном обозрении» и в газете «История».

Впоследствии по образцу Общества любителей философии истории были созданы столь известные клубы гуманитариев, как литературно-философская группа «Бастион», Карамзинский клуб, историко-культурное общество «Московские древности». ЛФГ «Бастион» возникла в 2000 году, какое-то время существовала параллельно ОЛФИ, а потом заменила его – с полного согласия Д.М. Михайловича, поскольку у ОЛФИ наступили проблемы с помещением. Часть семинаристов перетекла в «Бастион», там бывал на нескольких семинарах и сам Дмитрий Моисеевич, отечески «благословляя» клуб-наследник своей организации.

Сегодня многие с благодарностью вспоминают школу ОЛФИ.

В 1992 году вышла первая монография Дмитрия Моисеевича, «Опыт исследования сакральной географии русского Средневековья: Звезды, оси, лучи, перекрестки». В ней отразилось его стремление сопрягать историческое знание с географическим, но далеко не в том традиционном смысле, который стал достоянием исторической науки еще во времена В.О. Ключевского, а именно: «Общество зависит от той природно-географической среды, в рамках которой живет и развивается». В книге речь идет о линиях распространения христианства на Руси в разные эпохи ее истории, о «перекрестках» духовного влияния крупнейших вероучителей, осях влияния соседних традиций – византийской, западной, кавказской, а также о вспышках («звездах») иноческого благочестия, вызвавших настоящие волны, распространявшиеся на широком пространстве. В частности, высказывалась идея о том, что естественно-географические трудности колонизации Русского Севера делали его особенно привлекательным для светочей «иноческого делания»: чем труднее жизнь в дикой глуши, в суровых условиях, тем выше подвиг во имя Христа и тем легче найти возможности для уединенного молитвенного сосредоточения.

Средства на издание были собраны поклонниками Дмитрия Моисеевича, хорошо знавшими его по публичным лекциям, ценившими за колоссальный кругозор в сфере средневековой истории, а также за художественно-яркий язык изложения. Однако денег хватило лишь на тираж в 350 экземпляров. Книга разошлась мгновенно и сразу же стала библиографической редкостью. В настоящее время стоит вопрос о переиздании этой монографии Д.М. Михайловича.

Середина – вторая половина 90-х стала временем творческого расцвета историка. Его пригласила к сотрудничеству редакция фундаментального просветительского издания «Энциклопедия для детей», набиравшего миллионные тиражи. Для третьего тома ЭДД «География» Дмитрий Моисеевич написал десяток больших очерков по истории географических знаний у разных народов и цивилизаций древности. А для пятого, посвященного русской истории, он создал литературно отточенный, острый очерк «Михаил Николаевич Покровский». Текст вызвал полемику, поэтому, думается, стоит остановиться на нем подробнее.

В названной энциклопедической статье (довольно значительного объема) Михайлович не ограничился перечислением основных трудов Покровского и обсуждением его политической ангажированности; историка в гораздо большей степени интересовал творческий стиль и научный метод Покровского, то есть что такое Покровский вне политики. По словам Дмитрия Моисеевича, «благодаря политическим обстоятельствам на недосягаемую высоту поднят был историк блестящий, но отнюдь не из числа первостепенных. Сильными сторонами Покровского были прекрасное знание языков, солидная научная школа и способность к яркому, образному изложению своих идей. Его слабые стороны состояли в склонности к схематизму и суждениям остроумным, красивым, но ничем не подтверждаемым. Историкам будущих поколений еще предстоит до конца разобраться с этой противоречивой фигурой: что следует считать заслугами Покровского, что – ошибками, а что – преступлениями».

Что же касается широко известной идеи Покровского, что история – это «политика, опрокинутая в прошлое», то Дмитрий Моисеевич отозвался о ней критически: «Одна из главных идей Покровского состоит в том, что беспристрастной истории, истории вне политики быть не может. История, как он не раз подчеркивал, пишется не бесплотными существами, а людьми, защищающими собственные интересы и интересы своего слоя, группы, класса. Борьба классов, таким образом, отражается во всей исторической литературе. В книге „Борьба классов и русская историческая литература" Покровский обрисовал политическую физиономию каждого крупного историка России. Временами он доходил до преувеличений, объясняя научные взгляды величайших исследователей тем, что один из них был, скажем, „тамбовским помещиком", а другой – „сыном столичного протопопа". Разумеется, политика во все времена влияла, влияет и будет влиять на ремесло историка в очень большой степени. Здесь Покровский был абсолютно прав. Но нельзя же из-за этого над каждым историком посадить по судье и прокурору: давайте-ка разберемся, сударь, что повлияло на ваши идеи – происхождение, размер дохода или принадлежность к какой-либо партии? Подобную операцию невозможно проделать по одной простой причине: нет такого класса или слоя, который был бы хранителем истин в последней инстанции, и, значит, некому назначать прокуроров». Иными словами, пафос обличения того или иного мыслителя-от-истории за его приверженность тем или иным общественным идеалам своего времени, с точки зрения Д.М. Михайловича, творчески бесплоден и нравственно сомнителен.

Позднее Дмитрий Моисеевич «отметился» большой статьей об архитектуре средневекового Новгорода в томе «Искусство» (1997) и тремя статьями о русских монетах в авантовском издании «Самые красивые и знаменитые деньги мира» (2006). Особенно же гордился Д.М. Михайлович небольшим очерком «Российская бюрократия» из тома ЭДД «Россия: физическая и экономическая география» (1999), справедливо полагая, что на относительно небольшом пространстве этой статьи сумел «уложить» суть явления. В частности, он писал: «Во второй половине XV – первой половине XVI в. Московское государство страдало скорее от недостатка бюрократии, чем от ее избытка. Чиновничество в Российской империи было одной из главных опор трона, а в советское время стало опорой правительства и партии. Однако, опираясь на чиновников, центральная власть понемногу отдавала им все большие полномочия и сама попадала в зависимость от высшего чиновничества. В середине XVI в. иностранцы, приезжавшие в Московское государство, не замечали признаков серьезного влияния бюрократии на государственные, судебные, да и чисто административные дела. Через триста лет, в эпоху царствования Николая I (1825–1855 гг.), чиновничество стало могущественной силой; от его мнения во многом зависела судьба любых серьезных преобразований, которые затевал двор».

Тогда же, в момент творческого расцвета историка, на излете 90-х, появилась небольшая экспериментальная книжица Дмитрия Моисеевича «Сага о конунге Рорике». Михайлович полагал, что варяжский элемент в древнерусской культуре недооценивается: так, по его мнению, в «Повести временных лет» можно вычленить фрагменты пересказанной летописцем скандинавской «королевской» саги. Именно эти элементы, рассыпанные в начальной части летописного текста, специалисты именуют то «дружинным эпосом», то «устными историческими сказаниями, передававшимися из поколение в поколение», но следует назвать вещи своими именами: в основе – сага, и, может быть, не одна. Дмитрий Моисеевич предпринял попытку вычленить детали названного пересказа, реконструировать на их основе сагу и придать ей литературное оформление в виде настоящей саги – как она могла сохраниться до наших дней. Эксперимент, что и говорить, рискованный, отзывы он получил смешанные, но сам автор был им доволен.

Годом позднее увидела свет его монография «Высшие законы в истории Московского государства». Сам автор не высказал удовлетворения ею: «Я поторопился. Текст слишком сырой» – вот его слова, которые я помню очень хорошо. Доработка книги заняла два с лишним десятилетия. В настоящем издании та, старая монография 1996 года использована как основа, чрезвычайно трансформированная добавлениями последующих лет. Подробнее об этом можно прочитать в послесловии Д.М. Володихина. Еще одним поводом для недовольства стал «академический» тираж издания: всего лишь 200 экземпляров, хотя и в красивом оформлении. Тут автора подвел издатель – изначально велись переговоры о совершенно другом тираже.

В 1998 году вышел сборник его статей «Вольные историософские этюды». Притом вышел достойным тиражом, а не как «Сакральная география» и «Высшие законы», с отличным предисловием. Издатель порадовал автора сообщением, что книга привлекла внимание и хорошо расходится. Коллеги также отзывались о ней тепло.

Дмитрий Моисеевич, публикуя россыпь блестящих эссе, стремился показать: история как профессия – это прежде всего искусство и лишь на периферии – наука, тем более наука, уподобленная «естественным» и «точным» дисциплинам. Из рамок мышления, основанного на тезисе, согласно которому история обязана исследовать и дефинировать «законы развития общества», следует выходить; историку нужно больше творческой свободы и меньше «внутренней редактуры».

Между 1999 и 2010 годами у Михайловича вышло несколько статей, посвященных взаимоотношениям Византии и Руси. В них, так или иначе, высказывалась идея, твердым приверженцем которой являлся Дмитрий Моисеевич: Константинополь, помимо религиозного и культурного влияния на Русь, оказал также мощное политическое влияние, фактически «научил» Владимир и Москву искусству самодержавного правления государей, обеспечил в XV веке, уже теряя независимость и прежнее имперское величие, кадры первоклассных дипломатов и администраторов Московской Руси, дал понимание механизмов соправительства.

В 2010-х была подготовлена к изданию большая статья о великом князе Юрии Даниловиче, напечатанная уже после кончины автора. В ней Михайлович показывал, что отношения между Русью и Ордой во второй половине XIII – первой половине XIV столетия не следует трактовать в идеализированном духе, как это делают наиболее экзальтированные евразийцы. Орда вовсе не давала Руси «имперский политический опыт». Правильнее будет сказать, что она увечила имперский политический опыт, уже полученный от Константинополя. В частности, Д.М. Михайлович писал: «Трагическая борьба Москвы и Твери, окончившаяся гибелью Кончаки-Агафьи, святого Михаила Тверского, великого князя Юрия Даниловича и князя Димитрия Грозные Очи, наглядно показывает, что апелляция к иноземной и иноверной власти в борьбе с собственной родней за великокняжеский престол представляла собой чудовищный, антихристианский по своей сути соблазн. Орда корежила нормальные междукняжеские отношения. Орда требовала выражения худших сторон человеческой личности у русских правителей. Орда сеяла рознь и вмешивалась в дела Руси, как громадная костедробилка. Под гнетом ее иной раз одна лишь христианская святость оказывалась спасительной для Владимирской Руси… И невозможно согласиться с современными публицистами, которые время от времени заявляют: Орда-де была политическим учителем Руси, ее объединителем и наставником на пути к империи. В действительности Орда учила скверне, Орда разрушала в русских князьях христианскую добродетель, Орда не объединяла, а раскалывала Русь».

Но в целом последнее десятилетие научного творчества Дмитрия Моисеевича отмечено сравнительно небольшим количеством публикаций. Неудивительно: историк с головой погрузился тогда в преподавательскую работу.

Еще в начале нулевых Дмитрий Моисеевич проработал лет шесть или семь в одной из средних школ подмосковного города Одинцово как учитель истории и географии, а до того – полтора года в Московском гуманитарном лицее. Затем, к его радости, нашлось место преподавателя в православной гимназии «Византия» и, одновременно, вакансия лектора в Православном училище искусств имени А.К. Толстого. Там он принял очень значительную нагрузку.

Д.М. Михайлович имел дар прирожденного ритора, преподавание давалось ему легко, он читал лекции, словно дышал. Эта работа приносила ему большую радость; особенно окрыляла его возможность обращаться к аудитории, понимающей и принимающей его христианское мировидение.

К сожалению, в 2008 или 2009 году у Дмитрия Моисеевича диагностировали сердечную недостаточность. Он тогда, помнится, иронизировал: «Сколько лет у меня сердце болело, когда больно делали моей стране. Теперь стране малость полегчало, да я уже износился».

Борьба с болезнью притормозила многие его проекты: доработку и переиздание книги о высших законах Московского царства (оно стало возможным лишь теперь, после кончины автора), создание в Московской области музея, посвященного Константину Николаевичу Леонтьеву (были найдены православные меценаты, пригодное помещение, начался сбор экспонатов, но все тянулось чрезвычайно долго), чтение курса публичных лекций «Владимирская Русь: Второй с половиной Рим». Собственно, курс, рассчитанный на восемь лекций, прервался на третьей – в марте 2020 года, незадолго до кончины Дмитрия Моисеевича.